Мой дом - №10 по Беломорской улице - давно снесли, но на свой «Речной» я всегда приезжала с особым чувством
Мой дом - №10 по Беломорской улице - давно снесли, но тем не менее на свой «Речной» я всегда приезжала с особым чувством.
Цыпленок тоже хочет жить
Теперь на Беломорскую улицу я не захожу и не высматриваю ее, проезжая на машине по Ленинградке. Помню свой дом живым, молодым и веселым. И сейчас, когда все так радуются окончательному и бесповоротному сносу хрущевок, хочу сказать спасибо дому, в котором я жила…
Меня привезли туда трехлетней, поэтому коммуналку не помню. Я вычитала, что при Хрущеве дома, названные « в честь него», проектировали минимальными по стоимости, насколько возможно. Но у нас был раздельный санузел, причем туалет был расположен довольно далеко от кухни – по-моему, это правильно! Отличная планировка – комнаты одна напротив другой. Был и мусоропровод. Вот балконов не было, только ящики для цветов. Однажды я заимела двух цыплят – в таких габаритах цыплята были самое оно! - и «выгуливала» их в коробке на окне. Оба спикировали с пятого этажа. Один погиб, а второй дорос до того, что под присмотром жильцов гулял у подъезда. Но однажды за ним недоглядели.
Все остальные пятиэтажки по Беломорской были такими же, хотя наш дом считался «ведомственным». Отец работал в «Правде», и вся наша 10-подъездная белоснежная красавица была заселена правдистами. Садик у меня тоже был «правдинский», напротив редакции «Правды», на улице «Правды». Я была, как и многие мои товарищи по двору, оч-чень «привилегированным» ребенком. Утром в понедельник меня везли в метро на «Белорусскую», а чтобы я не скучала, учили читать, сунув газету, угадайте с трех раз, какую. Забирали в пятницу. Нас даже во время кори и ветрянки не отдавали родителям, а летом увозили на загородную дачу. Поэтому до семи лет свой двор я помню плохо. Зато потом!
Принц на ступеньках подъезда
Двор у нас был огромный. Как выяснилось, дома при строительстве специально далеко отставляли друг от друга, на случай ядерной войны, а также стихийного бедствия. У нас даже мысли такой не возникало, мы – дети – сами были стихийным бедствием. Воскресенье начиналось с того, что по всем этажам топали ноги и раздавались звонки: «Выходи!». Нам в голову не приходило снимать трубку, хотя телефоны установили, по-моему, когда я уже ходила в школу, и начинались они так: А – Д – 6, то есть 156.
В общем, зимой нас ждали ледянки, и без всяких тюбингов, просто картонки под попу, а самый шик – съехать на ногах; лыжи и санки. Минус 15 была нормальная температура.
Летом вообще двор был нашим царством. На весь 10-подъездный дом один дворник-татарин. Боялись мы его страшно. Он вправду ходил с метлой. Зато ни у одного мусоропровода ни на одном этаже не было помоев, а с первым льдом от подъездов к автобусным остановкам протягивались рыжие от песка дорожки. Летом, если мы себя хорошо вели, дворник разрешал печь картошку на костре «за домом». Под окнами к тому времени вырос целый лес, деревья дотягивались до пятого этажа, и в этих зарослях костер был настоящим приключением.
Когда мы стали постарше, каждое воскресное утро начиналось в кинотеатре «Нева». Девять утра, детский сеанс, билет – 10 копеек. Сколько мы посмотрели прекрасных чисто детских и подростковых фильмов, сколько мультсборников. Нам всегда было о чем поговорить. Конечно, потом мы прорывались и на фильмы «детям до 16-ти». Вообще каждую неделю в любом кинотеатре обязательно была двойная премьера – наш фильм и не наш. Эх, где вы, фантомасы, индейцы, анжелики…
Вы можете мне не верить, но мы сами, без всяких оплачиваемых педагогов «по месту жительства», на ступеньках нашего подъезда, поставили «Золушку»! Принцем у нас был единственный в подъезде мальчик нашего возраста – сын собкора «Правды» в Риме. Сережка месяцами живал в Италии, но тут он как раз «гостил» в СССР, так что принца играл как миленький.
Труба зовет!
У нас вообще был абсолютный коммунизм в том плане, что в одном подъезде жили типографские рабочие, собственные корреспонденты в разных заграницах, «рабочие лошадки» от журналистики… Да, было очень интересно завеяться к Маринке, у которой отец работал в Сенегале. В их малогабаритке, в большой – аж 16-метровой – комнате стояло пианино «Petrof» (сейчас оценивается больше, чем в полмиллиона), а на крышке инструмента располагались африканские золотые маски. У другой Маринки на журнальном столике (неотъемлемая часть тогдашних полированных гарнитуров) лежали «глянцы» из Бразилии, аккурат с репортажем о карнавале, там у тетенек некоторые места были прикрыты цветочками, и всё… Но мы не делали из этого культа, как и из работ наших родителей. Тем более, все мамы были просто обязаны выбрасывать нам, гуляющим, из окна пакетики с конфетами и печеньем, а то и запустить к себе голодную ораву и оделить ее кусками черного хлеба, посыпанного сахарным песком, смоченным струей воды. Сколько платьев мне сшила тетя Маша снизу, сколько раз забирала из школы соседка сбоку тетя Шура, сколько раз соседи стучали по трубе, мол, приходите, пора смотреть хоккей всем вместе!
Спорт мы обожали. Во дворе летом было гаревое поле, зимой его заливали. Оно было напротив нашего подъезда, поэтому я отлично помню, как в окно квартиры на первом этаже протаскивали шланг, жильцы подсоединяли его к крану, шланг растягивали на много метров. Причем на этот каток ходили только хоккеисты. «Фигуряли» мы на большом катке, который относился сразу ко всем пятиэтажкам. Иногда там светил прожектор и играла музыка.
Во дворе проводились три чемпионата – по «классикам», по скакалке и по вышибалам. При этом школьную физру мы дружно ненавидели.
…Наступило время, когда наши мальчики стали ухлестывать за девочками из чужих
дворов, а мы, девчонки, заглядывались на одноклассников, которые не всегда жили по соседству. По двору гоняли младшие братья и сестры, а то и вовсе незнакомая детвора – люди получали квартиры, менялись… Я еще успела привести на старую квартиру своего жениха, а вот мои дочки, увы, не знают не то что Речного вокзала, но даже и что такое двор…