Некрасов вел барскую жизнь и обожал секс-оргии

Современники считали Некрасова развратником, деспотом и двуличным человеком. Да и сегодня критики отмечают, что поэт был эдаким доктором Джекилом, научившемся выпускать из себя мистера Хайда - сексуально одержимого злодея. Когда Некрасова упрекали в дурных наклонностях, он обычно ссылался на отца: мол, есть в кого. В своих стихотворениях поэт усиленно обрисовывал Некрасова-старшего негодяем, злобным крепостником, сравниться с которым может разве что папаша Достоевского.

В усадьбе Алексея Некрасова, мол, царил открытый и грязный разврат. Отец при живой жене сожительствовал с крестьянками, разъезжал в секс-туры по деревням, где предавался любви с крепостными. По нынешним временам Некрасова-старшего можно было бы посадить. Ведь его жене Елене Андреевне было всего 15, когда будущий муж выкрал ее из отчего дома. На протяжении короткой жизни женщина только и делала, что рожала детей (их в семье было 14) и терпела издевательства. Неудивительно, что и умерла она, едва дожив до сорока. Новоиспеченный вдовец, не особенно переживая, стал сожительствовать с крестьянкой Аграфеной и нажил от нее еще одну дочь (помимо существующих трех от других крестьянок).

Впрочем, как пишет Михаил Макеев в последней и самой авторитетной биографии поэта, вышедшей в серии «ЖЗЛ», скорее всего, Некрасов оболгал отца, выдав желаемое за действительное. Тот был вовсе не таким злодеем-крепостником, каким хотел представить его сын. Это было бы как минимум странно, учитывая, что в семье Некрасовых из поколения в поколение женились на крестьянских девках, и, например, крепостной была бабка поэта по отцовской линии.

Месть отцу

Скорее всего, рассказывая гадости про отца, поэт мстил ему за тяжелое детство. У Алексея Некрасова не было оснований гордиться сыном. Отправив сыновей учиться в Ярославль, отец приставил к ним воспитателя, чтобы тот готовил мальчикам поесть и присматривал за ними. Но дядька на работу забил, выдавал подопечным на карманные расходы и занимался своими делами.

Когда отец приехал проведать сыновей, то пришел в ужас. Украсив лицо «воспитателя» синяками, срочно нашел ему замену, но было поздно. Детишки уже почувствовали вкус вольной жизни. Николай учился еле-еле, несколько раз оставался на второй год, а последний, выпускной класс гимназии, и вовсе не окончил. В общем, был недоучкой.

Отец еще предпринимал судорожные попытки дать сыну приличное образование, но Николай, уехав в Петербург, промотал деньги, никуда не поступил и разве что стал посещать вольнослушателем лекции питерского филфака. В ответ папаша прекратил финансирование, и вот именно этого Некрасов-младший ему не простил.

Наступили тяжелые дни. Его прогоняли с квартир, приходилось закладывать вещи. В трактирах, прикрывшись газетой, Николай воровал с тарелок хлеб. Ночевал в бомжатниках, где на него показывали пальцем: «Вот, грамотный, а приютиться негде. Дайте ему водки, а то околеет к утру». Тогда же он стал писать критические статьи для журналов. А когда не оказывалось средств на чернила, счищал ваксу с сапог, разводил ее водой и писал очередной материал, гонорар за который позволял протянуть еще какое-то время. Так продолжалось несколько лет.

Но не умереть с голоду ему помогали не статьи, а карточная игра. Некрасов великолепно играл в покер, не проигрывал практически никогда.

- Да он нас всех без сапог оставит, - говорил Белинский про своего протеже.

Впоследствии покер помог Некрасову стать очень успешным редактором. Он проталкивал журнал через цензуру, давая цензорам взятки за карточной игрой.

Разбогатев, Некрасов мог позволить себе многое: оргии с проститутками, многочисленные излишества. Его любимым собакам, к примеру, прислуживал лакей и подносил им блюда на салфетке.

Барин или революционер?

Барский образ жизни Некрасов стал вести со второй половине 50-х. Огромный доход приносило написание книг. Только лишь 2-е издание «Стихотворений», выпущенное в 1861 г., принесло поэту около 150 тыс. руб., что эквивалентно примерно 150 млн современных российских рублей!

По вечерам у некрасовского подъезда стояли экипажи министров, генералов и крупных промышленников: все они восхищались роскошными ужинами у знаменитого литератора. Николая Алексеевича обслуживал целый штат лакеев, егерей и поваров, а ружья и собак он выписывал из Англии.

«Кто вошел бы к нему в квартиру, не зная, кто в ней живет, ни за что не догадался бы, что это квартира литератора, и к тому же певца народного горя, - вспоминал литературный критик Скочибевский. - Скорее можно было подумать, что здесь обитает какой-то спортсмен, который весь ушел в охотничий промысел; во всех комнатах стояли огромные шкапы, в которых вместо книг красовались штуцера и винтовки; на шкапах вы видели чучела птиц и зверей. В приемной же комнате на видном месте между окнами стояла на задних лапах, опираясь о дубину, громадная медведица с двумя медвежатами, и хозяин с гордостью указывал на нее, как на трофей одного из самых рискованных охотничьих подвигов».

И, конечно, он продолжал зарабатывать на карточной игре, выбирая в партнеры видных питерских сановников. «Одно время я был в выигрыше до 600 тысяч», - хвастался литератор незадолго до смерти.

Современники Некрасова недолюбливали. Назвали торгашом, аферистом, проституткой от поэзии.

«Некрасову хоть битым стеклом торговать», - сказал один издатель, когда узнал, что тот скупил у издателя экземпляры сочинений Гоголя и перепродал их с большим барышом.

Поговаривали, что «печальник горя народного» издевается над своими крестьянами так, что те ходили жаловаться чуть ли не государю. Ну а классический пример «широкой» души поэта - история про некрасовскую карету, в которой он разъезжал по Петербургу. Запятки своего экипажа поэт утыкал гвоздями, чтобы молодые «зацеперы», мальчишки, любящие вскочить на запятки и прокатиться, - протыкали себе ноги.

Удивительно, что такой неприятный и некрасивый во всех отношениях человек тусовался только с самыми красивыми женщинами своего времени.

Тройничок с семьей Панаевых

Ошибаются те, кто думает, будто тройничок придумали в XX веке, а из поэтов баловались им разве что Брики с Маяковским и семейство Пуниных с Ахматовой. Первым практику жить на троих освоил и популяризировал «печальник горя народного». Целых 15 лет длился его союз со звездой петербургской журналистики Авдотьей Панаевой и ее мужем Иваном. В доме Ивана Панаева Некрасов обстряпал настоящий «Дом-2» и строил свою любовь на глазах удивленного мужа любовницы.

С Авдотьей Панаевой 22-летний поэт познакомился на одном из званых мероприятий. Дама держала литературный салон, слыла красавицей и умницей. Некрасов же по тем временам был просто молодым дебютантом.

Поэт «имел вид болезненный, казался гораздо старше своих лет; сильно прижимал локти к бокам, горбился», однако на Авдотью тут же положил глаз. Шансов не было никаких, но Некрасов умел добиваться своего. Пять лет он осаждал женщину непристойными предложениями (при этом сам менял любовниц), пока не оказался вместе с ней в одной лодке на каком-то многолюдном увеселении. Поэт заявил, что, если женщина не отдастся ему ближайшей ночью, он бросится в воду, хотя не умеет плавать. И, недолго думая, действительно прыгнул. Его вытащили, с трудом откачали.

Тем же вечером у них случился секс. Для Панаевой интрижка на стороне не была чем-то из ряда вон выходящим. Однако ночь с Некрасовым она запомнила и отметила в дневнике: «Счастливый день, его я отличаю среди обыкновенных дней». Друзья не понимали, что она в нем нашла. Но Дуню привлекали самоуверенные выскочки. Ее муж Иван ничего особенно не хотел, в то время как Некрасов рвался в хозяева и распорядителя литературы.

Вернувшись в Петербург, троица решила жить вместе. Муж делал вид, что ничего не замечает. На его деньги был куплен журнал «Современник», где работала вся семейка. Некрасов публиковал там любовные послания к жене владельца. Авдотья вела раздел мод и под псевдонимом публиковала фривольные романы, в которых пропесочивала своего благоверного.

Про проституток Некрасов тоже не забывал, наведывался к ним регулярно, принося в семью «модные» болезни, но при этом изводил Авдотью сценами ревности. Панаева рыдала в жилетку официального мужа, а мягкотелый Иван Панаев не знал, что и делать. Всезнающий Чуковский писал, что, мол, Авдотье так и надо, ей нравилось страдать, ведь «она была из тех утомительных женщин, которые обожают ощущать себя мученицами».

На самом же деле больше всего на свете Авдотья мечтала о детях, а с этим было плохо. Умер их ребенок с Панаевым, потом - умерли в младенчестве двое детей от Некрасова. Потом, наконец, умер и сам Панаев, и все ожидали, что Некрасов женится на Авдотье. Но не тут-то было. Как цинично заметил Дмитрий Быков**: «Когда Дуня постарела, Некрасов бросил ее и правильно сделал».

Модная француженка

- Ну а что, она уже не та. Это сигара, которая один раз погасла, а второй раз уже невкусно курить, - объяснял Николай Алексеевич друзьям.

Место Панаевой заняла француженка мадемуазель Селина Лефрен, бывшая артистка Михайловского театра. Увлекшись ею, Некрасов ничего не сообщил Панаевой, просто вдруг воспылал любовью к французскому языку. По доброте душевной Авдотья сама с ним занималась, покупала учебники, вела уроки. И вскоре была изгнана за ненадобностью.

Мадам Лефрен оказалась профессиональной содержанкой: в Париже у нее остался ребенок, и в Россию она откровенно приехала на заработки.

- Поживу с ним несколько лет, заработаю денег и уеду в Париж, - не скрывала она.

Некрасову эти отношения тоже были нужны для показухи. Французская любовница повышала его реноме и служила признаком богатства. Николай Алексеевич богато одевал подругу в атласные платья и разрешал украшать комнаты по своему усмотрению. В бывшей квартире Панаева мадемуазель построила лес из елок, поселила живых птиц и установила рояль, за которым музицировала.

Однако и эту подругу Некрасов послал куда подальше. 48-летнему поэту приглянулась Прасковья Николаевна Мейшен, 25-летняя вдова из Ярославля. Ее муж умер, не оставив никакого капитала. И ситуацией не преминул воспользоваться поэт. Какое-то время Некрасов и Прасковья Николаевна жили в Ярославле, а осенью вместе приехали в Петербург.

Прасковья была полной противоположностью двум прошлым дамам: необразованная, неинтеллигентная, носила безвкусные костюмы и больше всего на свете любила пить чай с пастилой. Некрасов обещал на ней жениться, но вскоре перестал говорить о свадьбе, любовницу активно посылал куда подальше, а однажды при ней устроил дома оргию с дамами полусвета и француженками из кафешантанов.

- Коля, а как же я? - хлопала глазами бедная Прасковья Николаевна.

Некрасов неприлично захохотал:

- А ты мне нужна только чтобы спать с тобой, когда мне захочется.

Женщина заплакала:

- Коля, я уйду тогда.

- И с Богом. Давно пора.

Фекла, она же Зина

Следующей подругой 50-летнего поэта стала бывшая проститутка, 20-летняя  Фекла Анисимовна Викторова. Некрасов выиграл ее в карты у купца, в доме которого Феклуша была содержанкой. Первая древнейшая не оставила на Феклуше видимых следов. Хорошенькая блондинка с жемчужными зубами. «Дочь полкового барабанщика», - как любил уточнять Некрасов. Биограф отмечал, что в новой пассии не было ни вульгарности, ни развязности, ни чрезмерной смелости. И даже наоборот, когда Некрасов хотел выругаться за столом, он отсылал женщину подальше:

- Уйди, мне нужно слово нехорошее сказать.

В новой подруге Некрасову нравилось все, кроме имени. Поэтому он переименовал ее в Зиночку и дал свое отчество Николаевна. Относился к ней свысока, но, в отличие от прошлой сожительницы, «дочь барабанщика» оказалась способной к развитию. Она выучилась грамоте и даже французскому, которого сам Некрасов так и не сумел освоить. Для Зиночки в Карабиху был выписан рояль. Полюбила она и охоту с бильярдом - главные увлечения господина. На бильярде играла с некрасовскими друзьями, а на охоту ездила с сожителем. Правда, однажды подстрелила вместо птицы любимого некрасовского сеттера, за что была порота.

Именно Зиночка стала второй, после Панаевой, музой. Ей Некрасов посвятил поэму «Дедушка» и любовную лирику. Она не требовала от Николая Алексеевича жениться, обладала добрым нравом и радостно принимала все, что давал ей поэт. Как вспоминает один некрасовский приятель, когда он подарил ей книгу стихов с дарственной надписью - Зиночка заплакала: «Ой, заслужила ли я такие добрые слова?!»

Родственники восприняли Зинаиду плохо, справедливо опасаясь, что это не просто сезонная подруга. Особенно усердствовала сестра Анна. Поэтому перед смертью больной Некрасов, боясь, что его Зину облапошат, обвенчался с сожительницей. Поэт уже почти не мог ходить, а по правилам обряд нужно было совершать в церкви. Друзья Некрасова обратились к военным, и те выдали специальную церковь-палатку, которую установили в доме. Венчание состоялось: Некрасов был босой, в одной нижней рубахе, специально изрезанной: любое давление приносило ему нестерпимую боль.

Болезнь

В 1876 году активную половую жизнь поэта прервали боли в левой ягодице. Он лечил их экстрактом белладонны и опиатами, но бесполезно. Доктора не могли поставить диагноз, и лишь к декабрю знаменитый хирург Склифосовский определил причину: раковая опухоль в прямой кишке! Время было упущено: опухоль разрослась до размеров яблока. Самым ужасным было то, что мучительное состояние могло затянуться на неопределенный срок, а больному было все сложнее выводить каловые массы. Опухоль давила на кишку, просвет в ней оставался микроскопическим, таким, что скоро перестала проходить даже трубка-зонд толщиной с палец. Операцию по созданию колостомы, противоестественного заднего прохода, - предлагали давно, но поэт дал согласие, когда все зашло слишком далеко.

Отечественной медицине Некрасов не верил, поэтому за огромные деньги выписал австрийских врачей. Хирург Теодор Бильрот сделал ему колостому. Операция была сложной, ее Бильрот счел звездной в своей карьере, написав по этому поводу статью в медицинский журнал. Некрасов даже смог встать с кровати и какое-то время шатался по комнате, но боли усилились, и вскоре поэт стал спасаться исключительно морфием. Гости ужасались. Поэт походил на полутруп: худой, бледный, говорил замогильным голосом. В последние несколько месяцев жизни он провел в положении на карачках, издавая непрерывный стон. Врачи выходили от него в слезах, не в силах видеть, как мучается пациент.

Зиночка денно и нощно ухаживала за Николаем, соревнуясь в этом с его сестрой Анной. Чтобы не спать, Зиночка садилась на пол и смотрела на зажженную свечу. Так она просидела двести дней и ночей и к концу Некрасова из молодой, беленькой и краснощекой женщины превратилась в старуху с желтым лицом. Всю оставшуюся жизнь она носила траур и вспоминала Некрасова с благодарностью, жалея лишь о том, что мало развивалась, а проводила дни в увеселении.

- Болезнь Николая Алексеевича открыла мне, какие страдания на свете бывают, а смерть его, что он за человек был, показала, - повторяла она.

Завещание Некрасова не вызвало энтузиазма у родственников. Оказалось, что особых денег у поэта не осталось (после смерти долго судачили, где его миллионы). И тем не менее он упомянул в завещании всех, с кем жил: и Авдотью Панаеву, и мадам Селину, и любимых слуг. А Зиночке отписал недвижимость в Новгородской губернии и все движимое имущество из квартиры в Петербурге, за исключением ружей.

Впрочем, распорядиться всем этим Зиночка не сумела: раздала родственникам Некрасова. Кроме одного: сразу после смерти поэта она выкупила участок земли рядом с его могилой. И сколько сестра Анна ни просила перекупить - так и не продала ей.

Когда после похорон женщина поехала в Карабиху, брат поэта не пустил ее даже на порог. Вдова уехала в Саратов, и там ее облапошила местная секта. Так, в бедности она прожила свой век в Саратове, где и была похоронена.

*включен Минюстом РФ в список физлиц-иноагентов